Если люди заранее рассуждают о том, что должно их облагородить, как иной раз рассуждают корабелы о парусах, ветре и море, — я не доверяю им, опасаясь, что они недосмотрят за досками и гвоздями, словно отец, что начал слишком рано молиться о красоте для своей дочери.
Так отверг я сокровище как возможность обогащения, отверг как возможность воздаяния, отверг как возможность построить каменный корабль, но так и не нашёл лучезарной картины, в которой оно могло бы преобразиться, облагородив людей, и задумался в тишине. «Оно что-то вроде навоза и удобрения, — решил я. — Глупо было бы искать в нём чего-то другого».
Я не верю в раздобывание. Тебе не раздобыть ни радости, ни здоровья, ни подлинной любви. Не раздобыть звёзд. Не раздобыть храма. Я верю в храм, который грабит тебя. Верю в храм, который растёт, выжимая из людей пот.
Куда нужнее лишнего амбара мне кажется близость звёздного неба и моря, — хотя не выскажешь словами, что же именно они дали душе.
Есть только одна справедливость: спасать то, чем ты жив. Справедливость к твоим божествам. Но не к отдельным людям. Бог в тебе, и я спасу тебя, если твоё спасение послужит Его величию. Но я не могу спасти тебя, пожертвовав ради тебя божеством. Ибо ты и есть твоё божество.
Жертвенность всегда путь к благородству и признак его.
Единственное ограбление, которое я чту, — ограбление земли семенем, семя ограбит и себя и умрёт ради дерева.
Сокровище возвышает своего обладателя, но гораздо важнее, чтобы обладатель возвышал своё сокровище.
Когда разум человека хоть немного просветлел, человек начинает сравнивать свой опыт относительно грубоматериальных явлений, накопленный в бодрствующем состоянии, с теми явлениями, которые он наблюдает во сне; отсюда он делает вывод, что последние представляют собой всего лишь только одни идеи — и тогда в нем зарождаются сомнения по поводу субстанционального существования грубоматериального мира. Его сердце при этом побуждается к изучению истинной природы Вселенной.
В тёмном состоянии сердца человек почти обо всем на свете имеет неправильное, превратное представление. Это состояние есть результат влияния Авидьи, Неведения... Он обладает возможностями постигать только те идеи, которые относятся к грубому, физическому миру.
Опираясь на помощь Богопознавшего наставника, человек учится, как использовать щипцы интуитивного восприятия, чтобы вскрыть твердую скорлупу языка двусмысленности и добраться до ядра истины в выражениях писания.
Любовь, выставляющая себя напоказ, — низменная любовь. Любящий молча созерцает своё божество и говорит с ним безмолвно.
Ты хочешь подарить каждому по любовному письму, потому что видел: получая их, люди плачут или смеются, — но ты удивлён, почему к твоим письмам люди так равнодушны. Мало дать. Нужно сотворить того, кто получит. Чтобы шахматы радовали, нужно вырастить игрока. Чтобы любили, должна существовать жажда любви.
Я знаю один только способ взрастить человека: нужно научить его различать сквозь вещество вещественности целостную картину. И ещё заботливо поддерживать жизнь богов. В чём привлекательность игры в шахматы? В подчинении правилам.
Жив ты только тем, из-за чего готов умереть.
Если оторвать тебя от жены, от детей, от твоих привычек, погасить огонёк, которым ты жил, — он светил тебе даже сквозь стены, — может случиться так, что ты не захочешь жить. И тогда, желая спасти тебя, мне придётся позаботиться о царстве духа, в нём возлюбленная будет ждать тебя, подобно зерну, спрятанному в житнице. И вот ты живёшь и живёшь, ибо нет предела терпению.
Заронить желание совершенствоваться, — говорил мой отец, — значит разбудить жажду. Остальное придёт само собой.
Тот, кто ищет суть в чистом виде, имеет дело с пустотой.
Во имя любви ты отметаешь запреты, которые её сковывают. Но эти запреты и помогли родиться любви. Жажда любить, что возникла в тебе по милости запретов, уже любовь.
Нет отдельностей, ты не сумма различных частиц, ты неделимая их взаимосвязь.