Я спрашиваю: что есть природа... Вопрос выражен словами, и в словах же даётся ответ... Но тот, кто станет спрашивать дальше... — в конце концов припрет отвечающего к стене. Одно слово разменивают на другое, часто ещё менее известное... Чтобы разрешить одно моё сомнение, мне предлагают три новых: это же головы гидры.
Самовосхваление и самоуничижение часто бывают порождены одною и той же гордыней.
Гораздо больше труда уходит на перетолкование толкований, чем на толкование самих вещей, и больше книг пишется о книгах, чем о каких-либо иных предметах; мы только и делаем, что составляем глоссы друг на друга. Комментаторы повсюду так и кишат, а настоящих писателей — самая малость.
Ни один благородный ум не остановится по своей воле на достигнутом: он всегда станет притязать на большее, и выбиваться из сил, и рваться к недостижимому. Если он не влечётся вперед, не торопится, не встаёт на дыбы, не страдает значит, он жив лишь наполовину.
Никогда не бывает, чтобы два человека одинаково судили об одной и той же вещи, и двух совершенно одинаковых мнений невозможно обнаружить не только у двух разных людей, но и у одного и того же человека в разное время.
Человек самое злополучное и хрупкое создание и тем не менее самое высокомерное.
Нет стремления более естественного, чем стремление к знанию. Мы прибегаем к любому средству овладеть им. Когда для этого нам недостаёт способности мыслить, мы используем жизненный опыт... средство более слабое и менее благородное, но истина сама по себе столь необъятна, что мы не должны пренебрегать никаким способом, могущим к ней привести.
Судьба ревниво относится к тому, что мы чрезмерно расширяем права человеческого разумения за счет её прав, и урезает их тем сильнее, чем обширнее наши притязания.
Если бы мне пришлось кого-то бичевать, я бы гораздо сильнее хлестал тех злодеев, которые своим поведением нарушают обещания, начертанные, казалось бы, природой на их лицах: я бы жёстче карал зло, скрывающееся за привлекательной внешностью.
Примешивать бога к делам нашим допустимо лишь с должным благоговением и осторожностью, проникнутой почитанием и уважением. Голос этот — слишком божественный, чтобы воспроизводить его только ради упражнения легких и удовольствия, доставляемого нашему слуху; эти слова должна повторять совесть наша, а не язык.
Полное незнание, во всём полагающееся на других, было более спасительным и более мудрым, чем эта чисто словесная и пустая наука, питающая в людях самомнение и дерзость.
Подлинная свобода состоит в том, чтобы иметь над собою полную власть.
Кто страдает раньше, чем это необходимо, тот страдает больше необходимого.
Почему никто не признаётся в своих недостатках? Потому, что они остаются и поныне при нём; чтобы рассказать о своём сновидении, нужно проснуться.
Нужно увидеть и постигнуть свои недостатки, чтобы уметь рассказать о них. Кто таит их от другого, тот таит их и от себя.
Нет занятия более пустого и, вместе с тем, более сложного, чем беседовать со своими мыслями, — всё зависит от того, какова беседующая душа.
Нередко случается, что порочные души под влиянием какого-нибудь побуждения извне творят добро, тогда как души глубоко добродетельные — по той же причине — зло. Таким образом, судить о них следует лишь тогда, когда они в устойчивом состоянии, когда они в ладу сами с собой, если это порой с ними случается, или, по крайней мере, когда они относительно спокойны и ближе к своей естественной непосредственности.
Только вам одному известно, подлы ли вы и жестокосердны, или честны и благочестивы; другие вас вовсе не видят; они составляют себе о вас представление на основании внутренних догадок, они видят не столько вашу природу, сколько ваше умение вести себя среди людей; поэтому не считайтесь с их приговором, считайтесь лишь со своим.
Недостатки в золотом изваянии раздражают нас гораздо сильнее, нежели в гипсовом. Точно так же поступают и те, кто, тыча всем в глаза вещи, которые сами по себе и на своем месте весьма хороши, пользуется ими безо всякого толку и меры и, оказывая честь своей памяти за счет разума.
Сократ просил богов дать ему только то, что они сами считают полезным для него. И точно так же лакедемоняне в своих общественных и домашних молитвах просили богов лишь о том, чтобы те даровали им всё прекрасное и благое, а выбор и определение того, что является для них действительно прекрасным и благим, предоставляли самим богам.