Восемь оков, или пут, мешают человеку двигаться вперёд; это: отвращение (ненависть), стыдливость, трусость, печаль, осуждение других, расовые предубеждения, фамильная (родовая) спесь и гордыня, самодовольство (самомнение).
Чтение Патанджали, Гиты или Библии только-лишь рассудочно может позволить человеку прекрасно выдержать экзамен по ним, но не даст безупречного доступа к их истинному смыслу.
Знание писаний полезно только, когда оно стимулирует желание практической реализации; иначе, теоретическое знание даёт человеку ложное убеждение в собственной мудрости. Нереализованное знание писаний, таким образом, может стать препятствием практической реализации духовных истин.
Чем большего осознания постоянного внутреннего блаженства человек достигает, тем меньше он попадает в ловушку желаний.
Кто находится в искреннем послушании, тот только едва соприкасается с земным и внешним, а душой пребывает с Богом: послушание, как огненная стена, становится между ним и миром. Только послушание и молитва открывают человеку его собственное сердце, иначе страсти как тёмный покров закрывают сердце и делают его непроницаемым для духа; ум, обременённый тяжестью собственных помыслов, мертвых знаний и разбухшей гордыни, не может войти в сердце, как ожиревшая туша не пройдет сквозь узкую дверь.
... сущность религиозного чувства ни под какие рассуждения, ни под какие проступки и преступления и ни под какие атеизмы не подходит; тут что-то не то, и вечно будет не то; тут что-то такое, обо что вечно будут скользить атеизмы и вечно будут не про то говорить.
Бросая ваше семя, бросая вашу „милостыню“, ваше доброе дело в какой бы то ни было форме, вы отдаёте часть вашей личности и принимаете в себя часть другой; вы взаимно приобщаетесь один к другому; ещё несколько внимания, и вы вознаграждаетесь уже знанием, самыми неожиданными открытиями.
Чем дух менее интеллигентно развит, чем привязанности, привычки и особенности характера его более сосредоточиваются на предметах вещественных и земных, чем вкусы его грубее, чем он сам эгоистичнее, порочнее и носит на себе бóльший отпечаток земных разнузданных страстей, – тем и мысли его и цели жизни, и желания, и стремления более вращаются вокруг того, что могла бы ему дать одна земля...
Не могут законы природы кончаться именно там, где прекращается знание человека; такое предположение было бы не более как натяжка и имело бы своё начало в человеческом тщеславии; человек науки очень неохотно сознаётся в своём незнании.
Правильный взгляд на Бога и на истинную природу вещей будет неизменно стоять до тех пор, пока Бог существует, и не будет подвергаться изменению, ибо Сам Бог неизменен и не имеет причины меняться, а потому и истинный и верный взгляд на природу вещей останется всегда и везде неизменным, но зато тем труднее он усваивается людьми и принимается наукой; он слишком прост, нагляден и понятен, чтобы быть общепринятым.
Философия начинается там, где оканчивается обыкновенное знание. Высшие истины науки не могут быть доказаны, их можно только прозреть; кто не способен к этому, для того доказательства бесполезны и к нему можно чувствовать только сожаление.
Итак, законы природы суть не что иное, как факты или явления различной степени общности; но именно это-то общее в них и требует объяснения, и, конечно, само себя объяснить не может. То именно, что факты не остаются в своей единичности, а сводятся во всё более и более общие категории фактов и явлений, – это, и только это, собственно, и требует себе объяснения.
Как докажу я слепорождённому, что я вижу перед собою облако? Он сам не видит, никаким уверениям в ясности моего зрения не верит и требует, чтобы я дал ему ощупать облако? Как докажу я человеку, у которого паралич нравственного органа и полная неспособность чувствовать и понимать что-либо отвлечённое и духовное, что я ясно чувствую в себе некий духовный элемент, сливающий меня с природою видимой и невидимой?
Легче отучить себя не делать людям зла, чем приучить себя делать добро; легче отучить себя от праздных слов и от отрицания того, о чём ты не имеешь понятия, чем полюбить Бога всем сердцем и всей душой; легче быть рабом буквы, чем вникнуть в дух закона; легче быть формалистом и исполнять известное количество внешних правил и обрядностей, чем быть верным слугой Бога, чистым, мудрым и смиренным духом и с самоотвержением повиноваться воле Божией.
...чем глубже и всестороннее изучает человек вещественную природу, тем нагляднее для него обрисовывается всё это; он начинает совершенно ясно видеть всю второстепенную и вполне зависимую роль материи и вместе с тем ему открывается всё первенствующее значение духовно-нравственного мира в каждом мелочном, и даже совершенно пустом, по-видимому, явлении; вследствие чего всякое изучение одной внешней формы перестаёт удовлетворять его любознательность, оно делается для него узко, тесно и недостаточно.
Элементарный химический анализ не даёт ни малейшей опоры для обсуждения или объяснения свойств органических соединений. Химически всякий каменный дом состоит ... из силиция, кислорода, алюминия, кальция... Но если бы кто-нибудь вздумал утверждать, что дом образовался сам собою, игрою сил природы, случайно соединившихся и распределивших элементы в форму дома, потому будто бы, что части его состоят из этих именно элементов, ... то утверждающий всё это подвергается бы осмеянию.
Не может человек ни в каких случаях дать объяснения какого-либо факта, которое бы превышало силы и способности его индивидуального развития.
Притязания позитивизма представляются мне в образе датского и английского короля Канута Великого, повелевающего морскому приливу остановиться у ног, с тою, однако же, существенною разницею не в пользу позитивизма, что Канут приказывал приливу иронически, для посрамления своих льстецов, – Конт же и его последователи серьёзно отдают приказ человеческой мысли остановиться и не идти далее. Конечно, и мысль имеет столь же мало возможности последовать их велению, как и море приказанию Канута.
"... трансцендентальные идеи, хотя и не дают нам положительного знания, однако служат к упразднению дерзких и суживающих область разума утверждений материализма, натурализма и фатализма, и через то дают простор нравственным идеям вне области умозрения; это, мне кажется, в некоторой степени объясняет естественную способность к этим идеям..."
Мы называем свой век нервным, потому что видим массу болезней нервной системы. Но не правильнее бы было назвать наш век порочным, так как причина расстройства нервной системы таится всегда в людских пороках? Если бы люди были менее самоуверенны и тщеславны, то ясно видели бы, что они не поспевают за веком, что отстали от него и что они недостаточно подготовлены ни духовно, ни нравственно к тем требованиям, которые предъявляют к ним жизнь.