Человек безумно, страстно влюблён в эту жизнь, он ищет в физическом и материальном то, чего вещество ему дать не может, а именно – счастья. Никакие внешние обстоятельства не могут сделать человека счастливым, и он напрасно хочет найти счастье вовне, когда оно внутри него. Он ищет радости в видимом и осязаемом, а радость – в невидимом и духовном.
Король, захваченный в плен, по освобождении радуется и куску хлеба; король, не бывший в плену, не радуется так даже захвату соседнего королевства.
Худший из спрашивающих — тот, кто задаёт глупые вопросы и сомневается в своём учителе. Такой человек не готов для понимания Истины.
Пейзаж, открывшийся тебе с вершины горы, ты создал усилиями, затраченными на подъём, вот и любовь питается затраченными усилиями. Нет ничего, что обладало бы ценностью само по себе, — нити, связующие дробность в единое целое, придают отдельной вещи и цену, и смысл.
Я хочу открыть тебе глаза — ты не видишь, в чём значение обряда. Несущественное дополнение, красивая оболочка — так ты его воспринимаешь. Тебе кажется: правила сковали влюблённого, правила, что установил какой-то взбалмошный бог, тут он поощрил тебя, тут урезал, будто глядя из своей вечной жизни, для которой не нужны твои чувства, но нет, становление по правилам формирует тебя, понуждая быть таким или этаким; препятствуя тебе, тебя творят, ибо только обретя границы, ты начинаешь существовать.
Мне больно, что люди извратили в себе истину, ослепли и не видят очевидности, а она в том, что море рождает корабль и то же море — деспот для корабля; принуждения и запреты — оковы для любви, но они же рождают любовь и её поддерживают, оковы, мешающие тебе стремиться вверх, стремят тебя вверх. Ибо нет взлёта без преодоления сил тяготения.
Восемь оков, или пут, мешают человеку двигаться вперёд; это: отвращение (ненависть), стыдливость, трусость, печаль, осуждение других, расовые предубеждения, фамильная (родовая) спесь и гордыня, самодовольство (самомнение).
Чтение Патанджали, Гиты или Библии только-лишь рассудочно может позволить человеку прекрасно выдержать экзамен по ним, но не даст безупречного доступа к их истинному смыслу.
Знание писаний полезно только, когда оно стимулирует желание практической реализации; иначе, теоретическое знание даёт человеку ложное убеждение в собственной мудрости. Нереализованное знание писаний, таким образом, может стать препятствием практической реализации духовных истин.
Чем большего осознания постоянного внутреннего блаженства человек достигает, тем меньше он попадает в ловушку желаний.
Кто находится в искреннем послушании, тот только едва соприкасается с земным и внешним, а душой пребывает с Богом: послушание, как огненная стена, становится между ним и миром. Только послушание и молитва открывают человеку его собственное сердце, иначе страсти как тёмный покров закрывают сердце и делают его непроницаемым для духа; ум, обременённый тяжестью собственных помыслов, мертвых знаний и разбухшей гордыни, не может войти в сердце, как ожиревшая туша не пройдет сквозь узкую дверь.
... сущность религиозного чувства ни под какие рассуждения, ни под какие проступки и преступления и ни под какие атеизмы не подходит; тут что-то не то, и вечно будет не то; тут что-то такое, обо что вечно будут скользить атеизмы и вечно будут не про то говорить.
Бросая ваше семя, бросая вашу „милостыню“, ваше доброе дело в какой бы то ни было форме, вы отдаёте часть вашей личности и принимаете в себя часть другой; вы взаимно приобщаетесь один к другому; ещё несколько внимания, и вы вознаграждаетесь уже знанием, самыми неожиданными открытиями.
Чем дух менее интеллигентно развит, чем привязанности, привычки и особенности характера его более сосредоточиваются на предметах вещественных и земных, чем вкусы его грубее, чем он сам эгоистичнее, порочнее и носит на себе бóльший отпечаток земных разнузданных страстей, – тем и мысли его и цели жизни, и желания, и стремления более вращаются вокруг того, что могла бы ему дать одна земля...
Не могут законы природы кончаться именно там, где прекращается знание человека; такое предположение было бы не более как натяжка и имело бы своё начало в человеческом тщеславии; человек науки очень неохотно сознаётся в своём незнании.
Правильный взгляд на Бога и на истинную природу вещей будет неизменно стоять до тех пор, пока Бог существует, и не будет подвергаться изменению, ибо Сам Бог неизменен и не имеет причины меняться, а потому и истинный и верный взгляд на природу вещей останется всегда и везде неизменным, но зато тем труднее он усваивается людьми и принимается наукой; он слишком прост, нагляден и понятен, чтобы быть общепринятым.
Философия начинается там, где оканчивается обыкновенное знание. Высшие истины науки не могут быть доказаны, их можно только прозреть; кто не способен к этому, для того доказательства бесполезны и к нему можно чувствовать только сожаление.
Итак, законы природы суть не что иное, как факты или явления различной степени общности; но именно это-то общее в них и требует объяснения, и, конечно, само себя объяснить не может. То именно, что факты не остаются в своей единичности, а сводятся во всё более и более общие категории фактов и явлений, – это, и только это, собственно, и требует себе объяснения.
Как докажу я слепорождённому, что я вижу перед собою облако? Он сам не видит, никаким уверениям в ясности моего зрения не верит и требует, чтобы я дал ему ощупать облако? Как докажу я человеку, у которого паралич нравственного органа и полная неспособность чувствовать и понимать что-либо отвлечённое и духовное, что я ясно чувствую в себе некий духовный элемент, сливающий меня с природою видимой и невидимой?
Легче отучить себя не делать людям зла, чем приучить себя делать добро; легче отучить себя от праздных слов и от отрицания того, о чём ты не имеешь понятия, чем полюбить Бога всем сердцем и всей душой; легче быть рабом буквы, чем вникнуть в дух закона; легче быть формалистом и исполнять известное количество внешних правил и обрядностей, чем быть верным слугой Бога, чистым, мудрым и смиренным духом и с самоотвержением повиноваться воле Божией.